Когда мы, наскоро похлебав холодного борща, пришли в парк, лягушки на болоте неподалеку квакали как осатанелые.
– Что это с ними? – мрачно спросил Мыкола.
– Брачные игры, – авторитетно сказал я.
Оркестр Константина Михайловича Соболя соперничал с этим звоном. Со всех улиц и переулочков посёлка к танцплощадке потянулись все от мала до велика. Здесь тоже начинались брачные игры.
– Ты, кума, сегодня как маков свет, – сказал в толпе рядом седой, но еще по-юношески стройный дядько. Глаза у него блестели как у молодого.
– А то как же, – ответила кума и повела роскошными плечами. Грудь у неё поднялась и опустилась как океанская волна, глаза сверкнули в ответ.
– Тюх-тюх-тюх-тюх, разошёлся наш утюг, – прервал разговор строгий женский голос из темноты. – Когда ты уже перебесишься?!
«Хороши весной в саду цветочки,
Ещё лучше девушки весной,
Встретишь вечерочком милую в садочке
Сразу жизнь становится иной» – неслась с танцплощадки озорная песня.
Как всегда элегантный Константин Михайлович, прижав в губам свою золотую трубу, посылал к гирляндам звёзд такие берущее за душу звуки, что сердце само начинало ныть от предчувствия любви.
– Где вы пропали? Пойдём! – вынырнул из толпы вездесущий Виктор.
– Куда?
– Знаем, но не проболтаемся...
«Буль-буль-буль!» – передо мной появился наполненный до краев гранёный стакан.
– Я пить не буду! – всполошился я.
– Не пьют только фарфоровые чашечки на столбах, потому что перевернуты.
Я почувствовал на себе осуждающие взгляды Виктора и Мыколы. И в первый раз в жизни хватил водки.
– Пшеничная, – авторитетно сказал Мыкола, приканчивая стакан – я его одолел только наполовину.
У меня от пшеничной голова пошла кругом. Стало легко и весело. Как во сне я переместился на танцплощадку.
Танцующе шаркали ногами, от их шарканья облаком поднялась цементная пыль. Музыканты, причастившись, дудели в свои золотые трубы кто в лес кто по дрова. На душе у меня было так хорошо, как никогда в жизни.
– Крестьяне торжествуют! – прокомментировал это действо Володя Буба. Высокий и насмешливый он оказался рядом. Я радостно засмеялся и заметил Галю и Тоню, стоявших в сторонке.
«Мы же их на танцы звали!» – вспомнил я.
Неверными шагами я направился к ним.
– Можно вас, мадам, на тур вальса? – протянул я руку Гале.
Наяда с Гракивки порхнула мне навстречу. Тоню подхватил набежавший Виктор.
– Как хорошо я танцую, – думал я, перебирая ногами как другие. Наверное, мне пригодились репетиции с тяпкой во дворе, где под наблюдением удивленного Трезора я проделывал изящные па.
«Раз-два-три, раз-два-три», – считал я и ни разу не ошибся…
– Я от тебя балдею, – сказал я Гале, когда мы стояли под окнами её дома.
– От меня или от водки? – засмеялась она. Её продолговатые влекущие глаза сияли очень близко и обещали наземное блаженство.
– Галя, домой! – послышался строгий женский голос из открытого освещённого окна.
– Иду, мамо! – ответила она и, едва коснувшись моей щеки губами, растаяла в лунном свете.
От этого прикосновения у меня голова закружилась ещё больше, чем от выпитой водки.
Мои шаги гулко звучали, когда я шагал по безлюдным улицам. Сияла луна, и было ясно, как днём.
«Это ведь так прекрасно:
Ночь, а как будто ясно», – повторял я про себя стихи Есенина.
– Дай лапу, Джим, на стастье мне, – сказал я Трезору, который прыгнул на меня, встречая около калитки. Пёс лизнул мне губы и радостно залаял.
По шаткой лестнице я с трудом добрался до сеновала и блаженно растянулся на пахнущем лугом сене. Скоро появился Виктор: сарай был нашим люксом. Глаза у него блестели:
– Женюсь! – неожиданно заявил он.
– Совет вам да любовь, – сказал я, засыпая. Внизу, за перегородкой, томно вздыхала корова Майка и блаженно хрюкал во сне мой лучший друг поросёнок Васька. С новой силой зазвенела музыка лягушек, и мир наполнился гармонией и любовью.
Я ясно помню все события следующего дня: настроение у меня было зашибись. Утром я побежал в парк. Сияло солнце, и не верилось, что вчера поздним вечером здесь было так хорошо и весело. Стал подтягиваться народ. Все уселись на зелёную травку, в кружок.
– Сдавай, – сказал Женька Яцкин.
Мы занялись серьёзным делом: начали играть в подкидного дурака. Карты были с голыми девицами, и я так увлекся их разглядыванием, что оказался дурачком.
– Подставляй нос! – сказал Вася и замахнулся колодой. Я приготовился к экзекуции, но раздался спасительный голос:
– А вот этого не надо!
Мы все обернулись и увидели незнакомого крепкого подростка, что стоял поодаль и смотрел на нас.
– Ты кто такой? – недовольно отозвался Вася и встал.
– Я с поезда, – ответил паренёк миролюбиво. Оказалось, что мой защитник колесил по Советскому Союзу на товарняках и в парк пришёл, чтобы посмотреть наш посёлок и подождать состава, который должен был уйти вечером в Молдавию.
– И тебе нигде морду не били? – спросил Василий. – Лезешь не в свои дела.
– Пусть только попробуют.
Мне запомнилась смелость юного путешественника. Этот эпизод в парке, как полустанок на железной дороге, остался давно позади. Может, муза дальних странствий позвала меня в дорогу именно тогда, и сложилось так, что я побывал во многих местах великой страны – Советского Союза.
Потом пошёл дождь. Я как все побежал домой и на пути встретил Казбека – Женю Животкова. Звезда нападения Троицкой футбольной команды шагал по лужам в плетёнках.
– Ты что, принял на грудь? – спросил я.
– Да, принял глечик.
– Ноги примочишь.
– Не может быть, чтоб лапти воду пропускали.
Дождь плясал по лужам, как ошалелый. Ему тоже было весело.
В нашем дворе колобродили братья и их друзья. Они пришли с волейбола – тогда все играли в эту игру – и собрались возле ведра с вишнёвым компотом. Всех мучила жажда.
– Ещё глоточек, – сказал Мишка и, к моему изумлению, выпил почти полведра.
– Жрать цэ дило свыняче, – сказал старший брат Володя, глядя на этот трюк.
Засинел вечер. Из парка уже доносились вальсы и фокстроты, и отдохнувшие за день лягушки снова принялись за своё.
– Я тоже хочу квакать, – сказал я. Все засмеялись.
Нарядившись в дивный белый пиджак – Володя подарил мне его со своего плеча, – я, как бабочка на огонь, полетел к танцплощадке. Там, среди подружек, ожидая начала, в свете ярких фонарей стояла светлая и сияющая Галя.
